|
|
  |
|
Император-прораб и "Мисс Византия"
О русском переводе книги Ж. Дагрона "Император и священник"
Велика была радость всех ромеев, говорящих по-русски, когда прознали они о выходе этой знаменитой книги. Все, кто уже читал ее французское или английское издание, не могли не ликовать. Классическая работа Дагрона нанесла смертельный удар мерзкой мифологии «цезарепапизма» и всем попыткам третировать Ромейское царство как «тоталитарное», закрыла все пути кривым интерпретациям самозванных «наследников». Перевод на русский – это и прирост читателей, и очищение ума от фантазмов.
Книга Дагрона уже давно оценена по заслугам, трудно к этим оценкам что-либо добавить. Поэтому, когда новый перевод попал к нам в руки, мы просто вцепились в него с одним желанием – еще раз получить наслаждение великолепным чтением и общением с упругой, изящной мыслью историка.
Для французов писать просто – преступление. Можно только догадываться, как нелегко было переводчику справляться с тем, что он сам называет «шедевром стиля и метода» (с. 422). Справился переводчик с этим шедевром и в какой степени – во всей полноте мы судить не собираемся (хотя бы потому, что сейчас не имеем под рукой ни французского, ни английского (а переводчик пользовался и тем, и другим) текста), но одним сильным впечатлением от его работы рискнем поделиться со всеми ромеями. Ибо чем дальше продвигалось наше чтение, тем больше нам попадалось следов подозрительной простоты – до оскомины родной. Как не тоскливо было заниматься собиранием этих следов, но они настолько крепко протоптаны через весь текст и так выразительно его «метят», что мы все-таки набрали по всему полю книги самые убедительные образчики.
(Добавление)
Раз книга про императоров – с них и начнем. Во-первых, мы узнаем, что император ромеев – это «Божий назначенец» (с. 353). Император «есть “гарант конституции” и зачастую – архитектор “вертикали власти”, созидающей единство Церкви» (с. 377). Сразу всем понятно, что дальше речь может идти только о «культе “Константина Васильевича”…» (с. 258) (это не только «параллель» с Иваном Васильевичем, но – не удивляйтесь, ромеи! – с фильмом Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» (секрет ассоциаций переводчика раскрыт на с. 416)). Переводчик изрядно постарался закрепить в голове читателя прочную увязку между царской семьей и тем, что элегантно означается словом «семья» (почему бы для полноты впечатления не писать «Семья»). Примерно со страницы 26 и далее мы должны умиляться изящности сравнения ельциновской банды с ромейскими василевсами. Этой «семье» достается по первое число. Принцип кровного родства, как одно из возможных оснований преемства власти «проясняется» такой вот аналогией: «…момент избирательности, связанный с первородством, постараться избежать толкотни (так!) среди многочисленных наследников и поступить таким образом, чтобы Империя не превращалась в «колхоз» всех входящих в «семью» лиц мужского пола…» (с. 44). К ельцинской мафиозности примешивается без особого труда многострадальная «совковость». Император Ираклий оказывается «...установил не династию, а «семейный подряд»…», или «такое устройство, превращающее Империю в «коммунальную квартиру», которой бы владели все члены мужского пола» (с. 46). Долгая и опасная для государства бездетность императоров в V-VI вв., породившая особенную нервозность при сменах царя и повышенную обеспокоенность народа (Дагрон тонко чувствует эту обеспокоенность, выразившуюся даже в знаменитых оскорблениях императора Маврикия), переводчику напоминает «что-то вроде той геронтократии, что царила в Советской империи эпохи застоя» (с. 43). Мы должны видеть здесь аналогию с властью Политбюро, которая, наверное, зависила от чадородия своих членов? Или просвещенчески язвить по-поводу подразумеваемой импотенции монархов? И уже ничего удивительного для нас не будет, когда окажется, что Константин Великий – это «настоящий “нарком внутренних дел”» (с. 206) (хотя в почетных красноармейских званиях не отказано даже Архангелу Михаилу (попробуй откажи!), который является перед нами как «главком небесного воинства» (с. 252)). К концу книги переводческая «титулатура» вылезает уже в заголовки разделов. Пред нами является «Император-“исправник”» (с. 310), властные символы которого переживают трансформацию «От Моисеева жезла – к дубинке околоточного» (с. 347).
(Добавление)
Пестрит знакомыми ярлычками описание придворных церемоний. Тут сам Бог велит прорваться «нашему» плебейскому отвращению к ритуалам власти. Обвинений в шизофреничности царских процессий все-таки нет, но они легко вписываются в очень пестрый сравнительный ряд: «…не только ритуал, но и представление, шоу, своего рода средневековая мистерия» (с. 276). Сложные и подчас рискованные действия с царскими венцами оказываются лишь «подвенечной суетой» (с. 275). Император что-то велит своему «пресс-секретарю» (с. 95), офицеры Схол, сенаторы и префект Города вручают императору «…“ваучер” на тысячу ливров серебра» (с. 90), вокруг царя крутятся какие-то «спецклирики» (с. 132). Для варваров даются уточняющие разъяснения: Схолы – это «спецподразделение Дворца» (с. 97), а экскувиты – «другая “рота почетного караула”» (с. 117). Тему священного ваучера завершает «приватизация Литургии» (с. 266).
Понимаем, как было трудно удержаться, когда речь зашла о знаменитых, сказочных выборах невест. Здесь совершенно необходимо объяснить «русскому» читателю, что избрание царских невест – это такой «…конкурс “Мисс Византия”» (с. 72), поэтому императрица Феофано вполне по праву может носить титул «“мисс Византия” 882 г.» (с. 258). Ну хоть обошлось без фотосессий. Но «мисс Византия» могут быть и не такими милыми. Императрица Ирина устраняет конкурентов из семьи покойного мужа, которые «…провели остаток жизни в бесконечных “этапах”» (с. 52). Без Колымы нельзя, однако. Для русских переводим.
Вообще, «горизонталь семейственности препятствует появлению “вертикали власти”, проходящей сквозь поколения» (с. 48). Эта «семья» ведет себя очень неприлично: «…императорская семья “провела в дамки” личной святости одну из «своих»…» (с. 260); использует посмертную канонизацию как «отправку на повышение» (с. 187); они «…достаточно быстро решили превратить иконоборчество в обычный скандал и “превышение служебных полномочий”…» (с. 235). Мафиозная семейка любит пользоваться средствами «политтеологии» (с. 172).
Да и что «семья»! Сами василевсы явно «превышают полномочия» и страдают манией величия. Хотя что удивительного, ведь даже царь Давид, тем более какой-то Василий I, это лишь «рядовые граждане», «идиоты» (это слово особенно симпатично переводчику) (с. 254). Что ж с них взять. Вот вам «идиот» Юстиниан, строящий Софию (мы узнаем, что Великая Церковь есть «градообразующий центр» (с. 270)). Он «…употребляет на строительство “своей” церкви все “достояние республики”…» (с. 271), хотя сам-то – всего лишь «прораб, слишком возомнивший о себе» (с. 147). Юрий Михайлович, так вот вы кто! А византологи все гадают, что же за головной убор был на макушке статуи Юстиниана? Одним словом, «Константин Багрянородный “перезагружает”» (с. 151).
Такая монархия, конечно, должна быть «ограничена удавкой» (с. 26), а Российская империя могла унаследовать от ромеев только «кондовое самодержавие» (с. 403) со всеми страшными последствиями, о которых переводчик не устает намекать.
(Добавление)
Но книга – об отношениях царской и церковной власти. Что здесь поучительного нам предложено? Во-первых, у царя и Церкви свои «зоны ответственности» (с. 117). Проблема соотношения универсализма империи и Церкви не проста: «Где проходит граница между местечковыми особенностями…»? Тем более, что христианский мир стал «многополярным» (с. 321). Здесь случались вопиющие безобразия. Например, VII Вселенский Собор привел «…к настоящему “церковному 1937 году” с его “сталинскими процессами”…» (с. 376). Сразу понимаешь, в чем суть дела. «Исагога» именуется «Церковной Ялтой» (с. 293). Эта аллегория требует переводческих разъяснений: «Чего стоит “церковная Ялта” «Исагоги», которая, быть может и не в согласии с волей автора, не только заставляет задуматься о хрестоматийно понимаемом эпизоде Второй Мировой войны, но и об исторических последствиях “первой Ялты”, которым потенциально оказываются подвержены православные народы». Может «русский» читатель, ради понимания которого строились подобные «эмблемы», без усилия прозревает смысл ассоциаций переводчика, однако, ромей из Константинополя пребывает в параличе недоумения. С ромеем все ясно, ведь Константинополь – это «Большой брат» (с. 321), что оттуда можно понять? Ясно только, что православным народам грозит что-то страшное, хоть и потенциально. Утешает только, что и против папы римского случались в средние века «марши несогласных» (с. 348). И поделом ему, коли он претендует на «всесильное и верное» учение (с. 21).
По ходу дела, мы обогащаемся и некоторыми богословскими откровениями. Например, что пророк Моисей – это «связной “безликого Бога”» (с. 285), а человек – «…этакая причудливая смесь, созданная по прихоти Божией» (с. 288).
Есть и более простые намеки на «современную» русскую церковность. Так преп. Феодор Студит объявлен «человеком Церкви» (с. 280), а свт. Фотий – уже «Человек Церкви» (с. 285).
(Добавление)
Пожалуй, хватит. У кого возникнет желание, можете поискать еще подобные «перлы». Откуда же, как выражается сам переводчик, эта «вселенская смазь» (с. 378)? В самом начале чтения я было грешил на самого Дагрона. Однако быстро осознал свое заблуждение и окончательно убедился в невиновности французского византолога, когда дошел до послесловия переводчика, в котором невинно раскрыт весь секрет. Вот где собака зарыта:
«То, что книга оказалась очень “русской” по своему духу и звучанию, породило естественный соблазн “осовременить” и “русифицировать” некоторые образы, использованные Дагроном. Этому соблазну не всегда можно было противостоять. Да и сам автор охотно ему поддавался. Чего стоит “церковная Ялта” «Исагоги», которая, быть может и не в согласии с волей автора, не только заставляет задуматься о хрестоматийно понимаемом эпизоде Второй Мировой войны, но и об исторических последствиях “первой Ялты”, которым потенциально оказываются подвержены православные народы. Или сравнение исторического “одряхления” Византии с геронтократией советской империи эпохи застоя. Я предупредил автора об имевшемся у меня соблазне, автор не возражал, в необходимых случаях конкретные обороты удалось обсудить» (с. 423-424).
Одним словом, все «перлы» – заслуга переводчика, который откровенно насиловал текст, даже вопреки воле автора, в соблазне своего анти-советского, -российского, -ельциновского, -путинского, -лужковского, -гундяевского, -шевкуновского (тра-та-та-та-та) зуда. Простите, господин Дагрон, что был помысел на Ваш счет. Только очень жаль, что Вы категорически не настаивали и не возражали, если, конечно, это так и было. Когда к переводчику приходят такие «естественные соблазны», «дежа вю» - с ними бороться надо. В некотором смысле, пост – добродетель переводчика. Тогда, может быть, и пропадет навязчивый зуд «осовременивать» и «русифицировать», и у читателя не будет надобности разбираться во «вселенской смази» переводческих аллегорий с «Ялтой первой и второй». И тогда не возникнет странная смесь примитивной модернизации текста, автору которого курится неумеренная лесть в послесловии. Переводчик восписует: Дагрону и «целой экумены мало», он «царит и священнодействует, как те императоры, которым он посвятил свою книгу…» (с. 411). А мы – в духе переводческих «эмблем» – продолжим: «ограничен удавкой», прораб, исправник и околоточный, член «семьи» (т.е. мафии), «Большой брат», организатор шоу, почти мистерии, которого ожидает посмертная «отставка на повышение» с помощью неких спецклириков.
В послесловии откровенно проступил настрой переводчика, его отношение и к автору, и к его тексту. Мы узнаем, что главное действующее лицо книги вовсе не византийский император, а византийский «идиот» (с. 421). Переводчика пугает «химера имперского сознания» (хоть он и смотрел фильм Гайдая) (с. 416) и жжет праведный гнев против «пошлых и примитивных трактовок византийской истории», дубинка околоточного без устали стучит и по голове Шевкунова, и по клобуку Гундяева (с. 417). Суть книги оказывается в том, что «даже утверждение об особой роли императора в византийской экклесиологии совершенно безопасно для современной России» (с. 418) (а мы-то трепетали!). Не удивительно, что для переводчика «…все это создает ощущение “дежа вю” и придает солидному академическому исследованию звучание злободневного политического памфлета…» (с. 422). Забавно в итоге звучит утверждение, что Дагрон «создал верный образ Византии, избегая примитивной модернизации» (с. 413). Переводчик лишил текст Дагрона этого ценного свойства. Вот что случается, братья ромеи, если застрять в той поре, когда «все думающие и творящие люди знали друг друга…» (с. 407).
Но Византия постояла сама за себя. С подлинно ромейской хитростью она отомстила иронией. Переводчик не без варварской лести сообщает, что И.П. Медведев любезно согласился «стать “общим” редактором, как Константин Великий некогда был «общим» епископом…» (или, как мы теперь знаем, «наркомом внешних дел»). Член-корреспондент ознаменовал свое «епископство» небольшим предисловием, из которого мы узнаем, что «в эпоху Средневековья не было государства более политизированного и более идеологизированного, чем Византия», что «в области политической идеологии, густо замешанной на религиозно-метафизической основе» ромеи «создали сложную и богатую систему стандартов имперского сознания», которая «в силу действия закона исторической корреляции (влияние более развитой культуры на менее развитую)» и т.д., и т.п. «Уже одно это заставляет отечественных историков уделять пристальное внимание данной политико-идеологической системе, и особенно ее сакральной составляющей»; «новый мощный импульс развитию этой столь злободневной для российской действительности темы придаст именно настоящее издание»; Дагрон обладает «ярко выраженным даром мыслителя, превосходным знатоком таких сокровенных пластов византийского мировоззрения, как его библейско-ветхозаветный субстрат» (с. 7); и наконец – «читая книгу Дагрона, всеми фибрами души ощущаешь» «идеальную и насквозь архаичную систему власти, взывая к древним пластам культуры» (с. 8).
После такой изящно-академической геолого-тектонической метафорики «общий епископ» попадает в ловушку. Желая не менее утонченно воздать должное стилю Дагрона, он пишет:
«Нельзя, наконец, не обратить внимания на ярко выраженную образность языка как оригинала, так и его русского перевода, а также наличие в тексте немалого числа столь уместных в русском издании французского труда “русских реминисценций”. Нельзя, например, без смеха читать тот отрывок текста, где “одряхление” Византийской империи автор уподобляет “той геронтократии, что царила в Советской империи эпохи застоя”» (с. 9).
Ловушка захлопнулась. Общий редактор смеется над словами, которые он приписывает Дагрону, но на самом деле – это насильственная вставка переводчика, который в послесловии сознается в своем грехе, выставляя в незавидном свете того, кому льстит как императору Константину Великому. «В доме, который построил Джек!».
Итак, будем радоваться переводу великой книги, но просим – впредь без «смази». Ибо ромеи смеются последними.
(Добавление)
Чуть не забыл! Ромеи, кто желает получить эту книгу в отсканированном виде - обращайтесь ко мне в личный ящик. Делюсь со всеми!
(Отредактировано автором: 11 Мая, 2012 - 02:50:53)
-----
Наше царство не Римское, но - Христово (св. равноап. Константин Философ) |
|
